Не склонный к юмору Копчик выдал:
— Подцепил прохожего мента и думал, что мы такие глупые.
— Чего надо? — безнадежно сказал Венька.
— Себя спросил бы, чего надо, когда выступал в школе, — уже без улыбки отозвался Кошак и сплюнул. — Я тебе обещал.
— До чего храбрые четверо на одного, — сказал Венька и подумал: «Хоть бы уж скорее начинали, сволочи».
— Завтра пойдешь, скажешь той дуре у второклассников, что выступал не по делу и все наврал, — лениво распорядился Кошак. — Тогда сильно бить не будем, а так, для назидания.
— Че-го? — искренне изумился Венька.
— Непонятливый, — проговорил Копчик и съежил смуглую мордочку. — Я еще тогда, у кассы, это заметил.
— Шкура ты, — сказал Венька, чтобы не тянуть волынку. Копчик рванулся и ткнул его костлявым кулаком в зубы. Венька в ответ неумело замахал руками, потому что опыта в драках не было. Двое схватили его за локти, Копчик еще раз ударил в лицо. Венька успел мотнуть головой, попало скользом по щеке. Он попытался трахнуть Копчика ногой, тот отскочил, Венька отчаянно дернулся, освободил руки, но ему сделали подножку. И когда он оказался ничком в жухлой траве, несколько раз всадили ботинком под ребра. Венька всхлипнул и вскочил.
И опять оказался один против четырех. И они ухмылялись. А лилово-серые облака и желтое небо над ажурным куполом были такие красивые, что Веньку поразило это дикое несоответствие: эта вот красота, а под ней Кошак со своими подонками. И страха не осталось уже совсем. Он прикинул расстояние до Кошака. А Кошак улыбался. И вдруг перестал улыбаться, сказал:
— Ладно, стоп. Копчик, стоп, я говорю… Беги, Редактор, пока мы добрые.
Венька сплюнул кровь с разбитой губы.
— Сам беги, скотина.
К нему прыгнули, развернули, дали такого пинка, то он врезался головой в упругие сухие репейники. А когда вскочил, враги уже уходили. Венька беспомощно швырнул им вслед комок глины, недобросил… и вдруг ослабел. От вновь навалившегося страха и от радости, что все уже кончилось. Ему было противно чувствовать эту радость, но что поделаешь…
Венька подобрал сумку, умылся у колонки на краю пустыря и пришел домой с раздутой губой и темным пятном на скуле.
И разумеется, именно в этот момент пришла на обед мама. И разумеется, ахнула:
— Кто тебя так?
Отец подошел, Ваня тоже. Ему бы, олуху, помалкивать, а он сразу:
— Это Кошак! Он сегодня на нашего Стрелка полез, а тот ему головой в поддых, а мы добавили… А он из-за этого на Веника! Я Стрелку скажу, мы завтра Кошаку еще дадим…
— А Кошак опять подкараулит Веню, — сердито сказала мама. — Так и будут побоища каждый день? Кто это такой — Кошак?
— Да Гошка Петров из их класса!
— Сын Петрова, что ли? — удивился отец. — Ай да наследничек. Он что… способен на такое?
— Кошак на все способен, — устало объяснил Венька. Теперь уже было все равно. — А не он, так его дружки.
— Подожди-ка… — начал отец, но мама перебила:
— Вот такие-то сыночки и творят, что хотят. Сегодня как раз родительское собрание, вот я там все и выложу, пусть школа принимает меры…
Венька поморщился. Отец сказал:
— Ну, а в какое положение ты нашего-то парня поставишь? Будут говорить: нажаловался, мамаша пришла заступаться…
— Тогда иди ты, заступись, — неласково сказала мама. — Ты часто на родительские собрания ходишь?
— Да подожди ты, я ведь не об этом… У ребят в коллективе свои законы, а ты…
— Не знаю я таких законов! Чтобы всякая шпана людям проходу не давала… Все равно я скажу.
— Да не надо, мам… — опять поморщился Венька.
— Что значит не надо? Родители не должны за сына заступаться? Вырастешь — ты будешь заступаться за нас, если придется. А пока — мы за тебя. И нечего тут стесняться, глупо это…
— Да я не про то, — вздохнул Венька. — Просто бесполезно…
— Это почему же?
— Ну, скажет Роза Кошаку: «Петров, неужели ты не понимаешь, что это идет вразрез с нашими нравственными принципами? Я вынуждена сообщить директору»… А у директорши сто хлопот. Она сейчас очередную борьбу с курением и с сережками у девчонок ведет…
— И что, значит, не может на одного хулигана повлиять?
— Повлияет. Вызовет и мило побеседует.
— Почему это «мило»?
— А как еще? Это на другого могут орать: «Характеристика!.. В девятый не сунешься!» А у Петеньки папа — шеф, папа — шишка. Да Петенька и сам не дурак, выкрутится… И будет с Копчиком и другими дружками ржать потом…
— Вот чего я не пойму, — сказал отец. — У него дружки. А за тебя-то в классе некому заступиться, что ли? Ведь если видят, что такое подлое дело…
— Ох, папа, — усмехнулся Венька.
— Что «ох, папа»?
— Ну ты, в самом деле… Кто будет с Кошаком связываться? «Подлое дело»… Личное дело, скажут, обыкновенное.
— Не верю я… Что тогда у вас за ребята?
— Нормальные ребята. Как везде. Современные…
— А если нормальные… Вот я помню, когда учился, тоже всякое бывало. И шпана привязывалась. Но мы как-то держались друг за дружку. Пускай не весь класс разом, но компании товарищеские подымались, если что… Был такой Федька Романчик, местный атаман, так мы ему даже ультиматум отправили: если, мол, еще к кому-то полезешь, гляди… Помню, в нашем штабе на сеновале это послание на машинке печатали.
— На какой машинке? На нашей? — ввинтился Ваня. Голову сунул отцу под мышку, завертел шеей. Отец взъерошил ему макушку.
— Ну, на какой же еще…
— Разве она тогда уже была?
— Я же тысячу раз про это рассказывал… Ты меня, Иван, с мысли не сбивай. Я про ультиматум Федьке Романчику говорю. Он тогда ничего, присмирел, зауважал…